Представление о березе как «извечно русском» дереве и объекте любви каждого «истинно русского» широко распространено как в России, так и за рубежом. Аргументом в пользу этого стереотипа служит популярность березы в восточнославянском (крестьянском) быту и фольклоре, в российской классической лирике и живописи. Многое говорит, однако, в пользу тезиса о том, что в символ национальной общности и инструмент коллективной идентичности береза превратилась лишь в годы позднего сталинизма, хрущевской «оттепели» и брежневского «развитого социализма». Именно тогда оценка ряда (дореволюционных и раннесоветских) деятелей литературы и искусства была редуцирована до статуса «певцов березы»; это дерево начали использовать как патриотический символ в романах, массовой песне, живописи, политическом плакате и в художественных фильмах, береза стала лейблом одного из самых успешных советских ансамблей народного танца и сети валютных магазинов.
Успех этому символу — такова базовая гипотеза выступления — прочило его соединение с нарративом о Великой Отечественной, в результате чего еще в годы войны и по ее окончании начал формироваться образ «фронтовой березки». По мере превращения победы СССР во Второй мировой войне в главный учредительный миф государства роль березы как неофициального символа России возрастала и продолжает поддерживаться в РФ.
Использование ландшафта или его элементов как символов коллективной идентичности представляет собой довольно распространенную практику национальных и других политических движений, поскольку позволяет придать им статус естественных и вечных. Подведение под отстаиваемые идеи и ценности — будь то нация, свобода, демократия или диктатура — определенной «топографии» означает, помимо прочего, попытку масштабирования коллективных идентичностей, возникающих в диалоге и существующих только в социальном взаимодействии и в языке. В выступлении на примере «русской березы» будет предпринята попытка показать различные стратегии такого масштабирования между, во-первых, унификацией «русского пространства» как страны «березового ситца» за счет снятия локального через общенациональное; во-вторых, деконструкцией любви к березке как идеологической манипуляции и китча; и в-третьих, приватизацией и локализацией национального за счет превращения березы в символ малой родины и в повод для воспоминания об индивидуальном прошлом, опыте и судьбе.
Похожие события